Эксперты-экономисты: Слушать «столыпинцев» надо было раньше

Достучались

Основная идея, проповедуемая «столыпинцами», заключается в том, что выйти на уровень осязаемого всем населением страны экономического роста (4% в год и выше) можно только при условии свободного доступа бизнеса к финансовым ресурсам. Эта доктрина базируется на взглядах австро-американского экономиста первой половины прошлого века Йозефа Шумпетера, которому принадлежит такая известная фраза: «Денежный рынок всегда является как бы штабом капиталистической экономики, откуда исходят приказы ее отдельным отраслям; там, по сути дела, обсуждается и принимается план дальнейшего развития».

В современных реалиях вопрос о стоимости финансов для бизнеса сводится прежде всего к принципам денежно-кредитной политики, реализуемой властями той или иной страны. В России на протяжении последних лет краеугольным камнем финансовой политики, как известно, является борьба с инфляцией, о чем неоднократно заявляли и бывший министр финансов Алексей Кудрин, и его нынешний преемник Антон Силуанов, и председатель ЦБ РФ Эльвира Набиуллина, и бессчетное количество других официальных лиц.

Такой подход также имеет солидную теоретическую базу в виде доктрины монетаризма, «иконой» которой является американский экономист Милтон Фридман. Вручение Фридману Нобелевской премии по экономике в 1976 году ознаменовало начало эпохи неолиберализма, одной из базовых характеристик которой является именно следование монетаристским рецептам в экономической политике. Минимальный уровень инфляции (а также отсутствие бюджетного дефицита) в рамках либерально-монетаристских представлений являются безусловным благом, соответствующие требования предъявляются со стороны международных институтов к развивающимся странам.

Следование монетаристским догмам давно стало признаком хорошего тона и «рукопожатности» в мировом финансовом сообществе, куда, безусловно, вхожи и представители российской элиты, отвечающие за финансово-экономическую политику, несмотря на Крым, санкционную войну и т. д. Еще в 2010 году Алексей Кудрин был признан лучшим министром финансов по версии журнала Euromoney за принятый под его руководством пакет мер, позволивших экономике России не рухнуть во время кризиса 2008−2009 годов. Тогда российский ВВП просел почти на 8%, но властям удалось предотвратить коллапс финансовой системы путем масштабных вливаний ликвидности в оказавшиеся на грани краха коммерческие банки, а падение рубля не произошло, поскольку резкое падение мировых цен на нефть в начале 2009 года оказалось краткосрочным.

Но именно тогда усилиями финансовых властей в российской экономике были заложены бомбы замедленного действия, которые привели ее к очередному кризису уже в 2013 году, то есть до Крыма и санкций. Речь идет прежде всего о том, на что были потрачены деньги, доставшиеся банкам от государства в момент острой фазы кризиса. Основным их получателем оказался не реальный сектор экономики, поскольку стоимость кредитов для развития бизнеса чаще всего оказывалась неподъемной, а потребительский рынок через механизм активного кредитования населения по откровенно спекулятивным ставкам. Никакого иного определения политики банков (а в конечном итоге, и ЦБ, определяющего размер ключевой ставки) по отношению к гражданам, кроме как грабительская, не может быть в принципе — особенно когда видишь кредитные предложения заграничных офисов небезызвестного отечественного банка под смешные по российским меркам проценты.

В результате к экономическим потрясениям 2014 года мы подошли в гораздо худшей форме, чем к кризису 2008 года. Компании, вынужденные брать кредиты на Западе, из-за санкций были отрезаны от источников финансирования, население оказалось в хроническом долгу перед банками и расплодившимися за тот же межкризисный промежуток микрофинансовыми организациями, а тут еще и падение цен на нефть.

Предупреждения о том, что «доктрина Кудрина», хорошо сработавшая на краткосрочном отрезке, имеет массу негативных отложенных последствий, стали звучать задолго до нового кризиса — и основным моментом ее критики было именно сохранение высокой стоимости денег, не позволяющее перейти к быстрому экономическому росту. Еще в ноябре 2012 года в журнале «Эксперт» была опубликована статья с провокационным названием «Мы ничего не производим», в которой основная вина за плачевное состояние отечественной промышленности возлагалась на неадекватную денежную политику. «Нехватка денег в экономике в значительной степени объясняет их дороговизну. Есть и отягчающие обстоятельства. В процентной политике Банк России ориентируется преимущественно на темпы инфляции. Задачи поддержания экономического роста и занятости являются побочными», — констатировали авторы статьи.

За прошедшие с тех пор почти четыре года в базовых принципах денежно-кредитной политики не изменилось ровным счетом ничего, а надежды российских адептов количественного смягчения на то, что рано или поздно их услышит сам президент, в конце прошлого года развеял лично Владимир Путин, заявивший на итоговой пресс-конференции прямым текстом: «Чтобы понизить ставку, надо не цыкать на ЦБ, а помогать ЦБ и правительству подавлять инфляцию и снижать девальвационные риски. Когда мы сможем сделать и то, и другое, тогда естественным образом, рыночным, спокойно будет снижаться ставка рефинансирования».

Спустя семь месяцев определенные результаты на этом «естественном» пути были достигнуты — риск попадания экономики в инфляционно-девальвационную спираль сейчас выглядит существенно меньшим, чем в прошлом году. Инфляция в конце июня составляла 7,5% в годовом измерении, а в концу года, по ожиданиям ЦБ, может сократиться до 5−6%. Одновременно произошло значительное укрепление рубля к доллару, причем в последнее время курс перестал реагировать на нефтяные цены, которые было подросли до $ 50 за баррель, но затем вновь пошли вниз. Между тем с осени прошлого года ЦБ снизил ключевую ставку всего один раз, и то на символические полпункта — с 10 июня она составляет 10,5%.

В этом контексте положительная реакция Владимира Путина на предложение его экономического советника Андрея Белоусова доработать доклад Столыпинского клуба и подготовить на его основе среднесрочную программу «Стратегия роста» выглядит, на первый взгляд, долгожданной победой сторонников альтернативной экономической политики — точнее сказать, определенной заявкой на эту победу. Однако при более детальном рассмотрении реальный переход к этой альтернативе выглядит в высшей степени затруднительным и представляется чуть ли не «революцией сверху».

Вопросы имплементации

Прежде всего, стоит обратить внимание на то, кому поручена доработка доклада Столыпинского клуба — займется этим межведомственная группа в правительстве. Учитывая то, что большая часть действующего кабинета министров являются либо открытыми неолибералами и монетаристами, либо сочувствующими и примкнувшими к ним, «доработка» доклада изначально может пойти по классической схеме: теоретически все согласны, что реформы назрели, но на практике чиновники должны реформировать сами себя.

Правда, на уровне риторики переход на новую идейную платформу в случае команды сверху может произойти в одночасье — старинный номенклатурный принцип «колебался вместе с линией партии» у нас еще никто не отменял. Наглядные примеры этого принципа в действии преподносят сами члены правительства, скажем, вице-премьер Аркадий Дворкович. Еще несколько лет назад в статусе советника тогдашнего президента Дмитрия Медведеваон курировал процесс вступления России в ВТО, которое многие отечественные аграрии тогда называли прямой угрозой национальной продовольственной безопасности. А сейчас тот же Дворкович в качестве заместителя того же Медведева помимо прочего курирует сельское хозяйство и с началом санкционной войны быстро овладел словом «импортозамещение». О том же, что мы вступили в ВТО, а главное, каких усилий нам это стоило, теперь вспоминать не очень принято. Так что с точки зрения чисто аппаратной логики представить себе Эльвиру Набиуллину, бодро выступающую на тему таргетирования экономического роста как приоритетной задачи ЦБ РФ более чем реально.

Гораздо сложнее обстоит дело с тем, что принято называть институциональной инфраструктурой. Дело в том, что на протяжении многих лет в России формировалась парадоксальная по своей природе система финансирования приоритетных инвестпроектов в обход реалий денежно-кредитной политики ЦБ. Здесь, кстати, стоит сделать небольшое теоретическое отступление: общим местом в учебниках политологии, скопированных с западных образцов середины прошлого века, является утверждение, что публичная власть делится на три ветви — исполнительную, законодательную и судебную, к которым иногда еще добавляют президентскую. На самом же деле в капиталистическом обществе присутствует еще одна фактически автономная ветвь власти — финансовая, поскольку в типовом случае (воспроизведенном под копирку и в российском законодательстве, см. ст. 1 федерального закона «О Центральном Банке РФ») Центробанк той или иной страны является институтом, независимым от правительства и президента.

Так вот, в ситуации, когда Центробанк проводит политику, фактически удушающую всякие возможности выгодных инвестиций, а президент регулярно заявляет о необходимости экономического рывка (наиболее памятное высказывание Путина на сей счет содержало целевой ориентир «25 млн высокотехнологичных рабочих мест»), финансирование на приемлемых для бизнеса условиях легло на плечи различных «институтов развития», таких как Внешэкономбанк и его многочисленные дочерние структуры, «Роснано» и т. д. Теоретически все выглядело просто: не устраивает процентная ставка в коммерческом банке — иди в «институт развития», заполняй заявку, получай от властей статус приоритетного проекта и бери кредит на льготных условиях. На практике же деятельность этих институтов оказалась настолько забюрократизированной, что многие проекты, поступавшие в них на рассмотрение, так и оставались на «бумажной» стадии, а сами институты быстро стали настоящей «черной дырой». Самым показательным примером здесь, опять же, выступает Внешэкономбанк, который уже в 2014 году показал убыток в 250 млрд рублей, возникший в результате создания резервов под олимпийские стройки в Сочи и форс-мажорной ситуации на Украине.

Теперь вообразим, что главный вывод из программных тезисов «столыпинцев» — повышение доступности кредитных ресурсов на открытом рынке — воплощен в жизнь и любой бизнесмен, имеющий приличный инвестпроект, может получить под него выгодное финансирование в любом банке. Что в таком случае делать с «институтами развития» в том их виде и с теми функциями, которые имеется сейчас? Кто будет погашать их убытки и вести дальнейшее сопровождение профинансированных ими проектов? Куда, в конечном итоге, девать тысячи розовощеких мальчиков-мажоров, сделавших в этих институтах стремительную карьеру? Ответ на этот вопрос из доклада «столыпинцев» не вполне понятен.

Еще один вопрос без ответа — кто из идеологов альтернативной экономической политики готов взять на себя персональную ответственность в том случае, если результаты реализации программы «столыпинцев» в точности совпадут с прогнозами их оппонентов, которые в один голос утверждают, что ускорение денежной эмиссии только разгонит инфляцию без каких-либо гарантий реализации чаемых инвестпроектов? Академик Сергей Глазьев? или бизнес-омбудсмен Борис Титов? или несостоявшийся министр экономического развития Белоусов? или, может быть, главный редактор «Эксперта» Валерий Фадеев?

Сторонники «столыпинского» подхода к денежно-экономической политике любят приводить недавнюю историческую аналогию с ситуацией дефолта 1998 года, после которого правительство Евгения Примакова сделало ставку на быстрое насыщение экономики деньгами и тем самым запустило быстрый импортозамещающий рост в реальном секторе — задолго до скачка цен на нефть. Однако сегодня есть риск, что повторить этот опыт не удастся, поскольку российская экономика находится под западными санкциями, на быстрое снятие которых рассчитывать явно не приходится. Так что если определенных быстрых успехов в сельхозпроизводстве и пищепроме, пусть даже ценой резкого увеличения цен на продукты питания, мы добились, то далеко не факт, что таких же успехов импортозамещение добьется в высокотехнологичных отраслях промышленности с высокой зависимостью от импортных комплектующих. В этой сфере мы действительно ничего не производим — ну, или почти ничего.

Конечно, это вовсе не значит, что нынешняя денежно-кредитная политика должна быть продолжена — скорее, следует более тщательно учитывать все риски ее резкого изменения, в том числе политические. Ведь если эмиссионный эксперимент кончится неудачей, то очередной антикризисный состав правительства может быть оголтело неолиберальным — точнее, маски будут сорваны окончательно. Здесь весьма нелишне помнить об откровениях еще одного вице-премьера правительства Медведева — Игоря Шувалова — в телеэфире в начале прошлого года: «Структурные изменения — это изменения правил игры. Но иногда эти изменения такие сложные, что их не готово поддержать общество. Это сокращения бюджетной сети — в здравоохранении, в образовании. Но разве мы готовы сейчас быстро и жестко, как это было в некоторых странах СНГ, закрыть лечебные учреждения, профилактории, поликлиники или районные больницы в отдаленных уголках нашей страны? Мы готовы закрывать наши школы? Ну, конечно же, нет! Пока общество не готово. Все эти болезненные решения можно принять, только опираясь на волю народа. Это невозможно проломить. Это не 1992 год». Однако же если представить, что эмиссионный эксперимент потерпит неудачу и разгонит инфляцию, то это лишь развяжет руки сторонникам жесткого монетаризма с перспективой настоящего неолиберального реванша и нового 92-го года.

И здесь возникает, пожалуй, главный вопрос к докладу «столыпинцев» — отсутствие в нем каких-либо минимальных намеков на принципы государственной социальной политики в условиях наращивания денежной массы. Обратной стороной быстрого экономического роста (если, конечно, он состоится) всегда является усиление социального неравенства. В качестве классического примера можно привести 16 век с его «революцией цен» в результате громадного притока в Европу американского серебра, когда и сложилась в общих чертах структура капиталистического общества, пронизанного неравенством сверху донизу. И если в прошлом десятилетии, в ситуации высоких цен на нефть при быстром экономическом росте углубление разрыва между богатыми и бедными в России можно было более или менее успешно сдерживать, то теперь решение этой задачи выглядит чрезвычайно непросто.

Впрочем, при сохранении действующей модели бюджетной политики, ориентированной на тотальное сокращение государственных расходов, рост неравенства тоже будет продолжаться. Выходом из этой коллизии представляется принципиальный левый поворот российской власти — некая надежда на это содержалась в «майских указах» Владимира Путина, однако принцип их финансирования, возложенного на плечи регионов, разом перечеркнул все эти благие ожидания. Однако в рамках альтернативы между «кудринцами» и «столыпинцами» левый поворот на уровне действующей власти явно не предполагается, а те реальные левые силы, которые формируются сейчас в стране, пока слишком далеки от центров принятия принципиальных решений.

Комментарии

Игорь Матиенко, стратегический консультант:

«Основная проблема двух подходов, заявляемых как стратегические, заключается в том, что за стратегию выдаются меры с очень малым горизонтом. Это обычный подход для чиновников: составляется определенный перечень действий, которые надо выполнить к такой-то дате, назначаются ответственные за реализацию и т. д.

Если же говорить о содержании двух доктрин, то в стратегии, предлагаемой Кудриным, я не вижу чего-то специфически российского, а предложение «столыпинцев» напечатать денег вызывает слишком много вопросов. Да, деньги надо печатать, они должны быть целевыми, часть их должна пойти на финансирование конкретных строк бюджета, но, во-первых, у нас и сейчас печатный станок не останавливается, а во-вторых, и это главное, нас за последние 25 лет целенаправленно встраивали в совершенно другую парадигму экономической политики — начиная с того, что для нас написали конституцию и многие законы. Напечатать денег — недолго, вопрос в том, что с ними дальше произойдет, куда они пойдут.

При этом я в принципе против того, чтобы сводить дискуссию о стратегии экономической политике к выбору между тем, что предлагает Кудрин, и тем, что предлагают «столыпинцы». Моя практика работы над стратегическими документами однозначно говорит о том, что их нельзя доверять одной команде — наоборот, нужно объединять усилия лучших экспертных команд. Главное при этом помнить, что основа всего — это выделение исключительных конкурентных преимуществ и обозначение ключевых приоритетов развития, а не «за все хорошее и против всего плохого». Одновременно должно быть понимание, какими мы обладаем ресурсами для реализации стратегии экономической политики, есть ли необходимые институты развития, как администрируется ее реализация в комплексе.

Размытость понятий недопустима еще и потому, что наше метание в сторону той или иной экономической модели будет во многом определять ситуацию по отношению к России в мире. С одной стороны, конечно, нам нужно углублять рыночные отношения в экономике, но с другой, требуется жесткая государственная политика в части контроля над институтами реализации тех или иных стратегических решений, у которых сейчас нет никакой ответственности. Но прежде всего, у России есть ее интересы, поэтому перед теми, кому будет доверено формирование стратегических документов, должно быть поставлено важное условие: если ваша концепция или стратегия с программами и мерами не будет работать, то вы понесете всю полноту ответственности".

Александр Полыгалов, независимый аналитик:

«Доклад Столыпинского клуба предполагает определённые действия, а концепции Кудрина и Улюкаева особых действий не предполагают — там в основном, условно говоря, про «улучшение институтов» и «невидимую руку». Соответственно, в последних двух случаях ничего особо «дорабатывать» не надо — даже если Путин решит какую-то из данных концепций взять на вооружение, а вот в плане идей Столыпинского клуба дорабатывать можно.

Как мне кажется, будет выработана некая компромиссная стратегия. Но поскольку в коротком периоде какие-либо действия предполагаются лишь в рамках доклада Столыпинскогго клуба, её и взялись «дорабатывать». Потому что два других доклада в качестве отправной точки предполагают в коротком периоде сохранение status quo и потому какой-либо «доработки» просто физически не предполагают, даже если в качестве основной стратегии будут выбраны концепции Кудрина или Улюкаева.

В любом случае говорить о том, что именно Столыпинский клуб выиграл «конкурс идей», на мой взгляд, пока рано. Часто можно было наблюдать ситуации, когда какая-то идея бралась вроде бы за основу компромиссной позиции, а на выходе от идеи сохранялось разве что название. Есть вероятность, что так получится и в этот раз. Но, возможно, бóльшая часть идей Столыпинского клуба в итоговой, условно компромиссной, концепции, и сохранится. Судить можно будет позже.

Если же подходить к делу на уровне политтехнологий, то всё ещё проще: Белоусов известен своей позицией насчёт целесообразности проведения более активной промышленной политики. По сути дела, сегодня Белоусов — это наиболее высокопоставленный из условных неокейнсианцев во власти (подчеркну: этот термин условен, просто чтобы обозначить сторонников активной промышленной политики).

Поэтому если Белоусов сумел, условно говоря, отловить Путина в коридоре и задать ему вопрос на интересующую его тему, то понятно, что и вопрос был задан соответствующим образом, и поручение «доработать» было дано Белоусову именно в отношении доклада Столыпинского клуба. Это, опять же, не означает, что идеи Кудрина и Улюкаева полностью отринуты, просто Белоусов — совсем не тот человек, который может «дорабатывать» идеи Кудрина и Улюкаева. Тем более, что доработка того, что не предполагает особых изменений, подобна прибавлению к нулю любого числа: в результате получится ровно то же самое число — нуль (т. е. отправная точка) никак на результат не повлияет".

Николай Проценко